читать дальшеСлышал легенду,

Будто когда-то

Эту страну населяли гиганты.

Будто бы жили

Странной судьбою:

Были готовы к работе и к бою,

От недостатка

Хлеба и мяса

Бредили Марксом, Победой и Марсом,

Снежной тайгою,

Арктикой хмурой,

Яркими звёздами над Байконуром,

Пламенем жарким,

Бездной бездонной...

Строили шахты, плотины и домны.

И заблуждались,

И побеждали.

Ждали гостей из немыслимой дали.

Сквозь канонаду

Бойни кровавой

Мчались, чтоб рухнуть в высокие травы,

В снег почерневший,

В воду и в глину...

Алый свой флаг вознесли над Берлином.

Шли от колхозной

Луковой грядки

К Олимпиаде, Афгану, разрядке.

Шли сквозь шаблоны

И трафареты,

Шли, за собой увлекая планету,

Кровью писали

Добрую сказку.

Даже ошибки их были гигантски.

Верили, веру

В сердце лелея,

В непогрешимость речей с Мавзолея,

Знали, что правы

Серп их и молот,

Знали, что мир лишь на время расколот,

Что не навечно

Боль и печали...



Но измельчали. Увы, измельчали...

Их же потомки

Прячутся робко

В затхлой тиши кабинетных коробок,

Мыслят стандартно,

Далью не бредят,

Сводят безжизненно с дебетом кредит,

Мелко мечтают,

Думают редко...

В них ничего не осталось от предков.

Однажды,меня посетило предчувствие смерти. Хотя, слово "предчувствие" не совсем верное. Это было четкое осознание предопределения, неизбежного свершения. Я точно знала, что через три дня умру. Вместе с этим появилось отрешение, отчуждение от всего мира. Я как-бы оказалось в своей капсуле, которая меня отделила от всех.Это как поворот поезда по стрелке.Весь мир рванул прямо, а я как бы рядом, но мне уже не по пути с ними, мне туда уже не надо. Я по жизни очень боюсь и старости и самой смерти,и страшно не за себя, а за тех кто останется. Не хочется быть ответственным за их боль до конца жизни. Но в тот момент, не было не страха, не печали, ни грусти - ничего, тк я как бы сквозь дымку времени видела то что у всех мне близких будет все хорошо. Я снаяала пыталась предупредить близких, что я умру, но как ты такое скажешь, да и кто поверит. В те три дня ценности и все в жизни стало видится другим. Сразу отсеялось много-много всего, тк это было так мелочно, так нелепо. Мысли стали глубже, горизонты шире, исчезло суета. Я для себя простилась с родными. Нет я не говорила высокопарной чкуши, не рыдала, не давала советы, я просто попила с ними чай, поиграла с маленьким на тот момент сыном, я знала, что он меня незапомнит, я никак не отложусь в его воспоминаниях, от этого было грусно.

В семь не умерли от рыбьего жира перед завтраком, в десять не были сожраны монстром из шкафа, в семнадцать не повесились, глядя, как пишут не нам глупые нежности. Семнадцать лет, не часов, конечно. В двадцать пять, наверное, все кризисы переживём, мировые, личные. Живучие, очень живучие. Жаль, что никчёмные.

читать дальшеМы же не здоровые как космонавты. Мы даже не здоровые как призывники. Нас уже привозили в травму интересно покалеченными, чем попало накачивали, зашивали, пересобирали без лишних деталей. И один хирург говорил не дёргаться, если еще дорога рука, а одна старая селёдка не пускала в кабинет, хотя кровь со лба текла так, что ресницы склеивались. На здоровый образ жизни смотрим с уважением, но тоже издалека, так что болели, болело, будет еще болеть. У волка боли, у медведя боли, иногда пытались аж помереть от смешного чего-нибудь, типа гастрита особо острого, в глазах пропадала картинка, и живот вспарывало раскалённой ложкой, и лежали, мокрые, слабые, вывернутые наизнанку. Ревели, хихикали, выдыхая говорили тем, кто сидел рядом — зато ощущения какие! какой опыт! а ты и не знаешь как это, лошара! — и замолкали, вдыхать учились. Те, кто был рядом, считали наше чувство юмора чувством полного идиотизма и разводили нам порошки, поджимая губы.

Мы не то чтобы поняли что-то там про любовь. То родину были готовы продать за родинки на плече, то добирались от одного чувства к другому автостопом, на попутных кроватях. Влюблялись как и все, быстро, пара часов, неделя, сразу до гробовой доски, каждый раз до гробовой доски и честно не понимали, про каких это бывших нас спрашивают, кто там вообще был-то? Не было никого, только ты. Подхватывать с полуслова, приходить мириться сразу — уже не до гордости, ездить на тот край света за твоим любимым Бальзаком, сутками нежничать в одеялах до голодного обморока, давать свою — свою! — чашку, которая почти святыня, никому и никогда. Что значит "ты со всеми так", кто такие все? Я не их люблю, а тебя. А потом как-то раз не прийти в девять, остаться работать, сбросить вызов, сбросить вызов, сбросить, сколько можно, получить "с кем ты, какого хрена" — восемь вопросительных, шесть обвинительных — и понять, что вот и гробовая доска, что домой не хочется до стекла в горле. Значит, не то самое. Мы знаем о любви всё, мы ничего не знаем о любви.

Мы совсем не умеем жить про большие деньги, да и просто про деньги не всегда получается. Научились не тому, ни факультета экономики в анамнезе, ни еще каких кружков кройки и нытья. Зато профессор говорил, читая наши работы — страшного мастерства достигают некоторые дети вопреки образованию — и мы сияли. Страшным мастерством сейчас можно заработать на съёмную кв с душем на кухне и растворимый кофе — но ещё не самый плохой. И если вдруг нас решат уйти, то недели на три сбережений хватит, а дальше будем сушить сухари и кормить кошкой собаку, а в июле ещё и черника растет, в августе арбузы из клеток воровать можно, друзья, опять же, котлетами подкармливают, ноги не протянем.

Мы, наверное, счастливые. Кто бы мог подумать. Недавно оказалось, что со счастьем там тоже всё просто. Не когда хорошо, весело, пьяно — а когда смерти в эту секунду нет. Разбитая губа — счастье. Новые ключи в кармане — счастье. Сообщение от понятно кого — счастье. Потерянное пальто — счастье. Билет до моря — счастье. Заявление по собственному — счастье категорическое.
И год впереди високосный, достать чернил и выпить, не плакать же, в самом деле.
И никчёмным нам вполне есть к чему жить.

Однажды в детстве я решила погадать. Для этого в крещенский вечер, были приготовлены ложка, свеча, воск и тазик с водой. По инструкции, в полной темноте следовало над пламенем свечи растопить в ложке воск и вылить его в таз с водой. А потом по тени от воска разглядеть, что ждёт тебя.
Я была девочка не глупая, поэтому свет в комнате выключила, но на стол поставила настольную лампу, и руку держала на выключателе, чтоб если совсем стало страшно сразу включить свет. С самого начала все пошло коряво и страшно. Я зажгла свечу и выключила свет. Как только свет погас свеча начала медленно и верно гаснуть. После непродолжительной борьбы за огонь свеча разгорелась. Я начала плавить воск. И вот тут случилось что-то непонятное. С пламени свечи начала лететь сажа. Причём плотными черными лоскутами. Я поняла, что сейчас этой сажей пол дома изгваздаю! И надо прекращать, и в этот момент свеча с хлопкОм погасла! Я с перепугу нажала на выключатель настольной лампы и в этот же момент лампа оглушительно взорвалась. В полной тьме я рванула к выключателю "верхнего света", но в руках лодка с горячим жидким воском! Я под ложку поставила ладонь, чтоб по полу не расплескать и рванула. Выключатель был за гардинами, и с двумя занятыми руками я не могла и гардины откинуть и выключатель нащупать, поэтому подостывшую ложку взяла в одну руку. Когда включила свет стало не страшно, но на ладони в которой была ложка остался черный след, как будто к моей руке, ладонь к ладони кто-то приложил маленькую лапку с тонкими коротенькими пальцами и длинными ногтями, от которых остались точки на каждом пальце на второй фаланге.
И вроде бы все понятно, что снизу на ложке была сажа, и что в неё я и вляпалась. Но с тех пор я зареклась гадать используя странные гадания из дремучих веков. И гадать в крещение. Хотя до этого каждый год гадала, и даже правильно узнала имя будущего мужа...

Одну меня удивляют взрослые, работающие люди, не снимающие жильё, не обременённые кредитами и ипотеками, а иногда и семьями или близкими отношениями с кем-либо, но у которых никогда не бывает денег на телефоне и которые общаются исключительно на входящих? Причём, это какое-то массовое явление. Или я такая стремная, что на все попытки пообщаться мне говорят, что нет денег, и просто выезжают за мной счёт? Но вроде бы сумма не такая уж и большая выходит... Я чего-то не понимаю.

Не думаю, что когда-нибудь это скажу, но: я ненавижу весну.

Если у вас в голове застряла песня, которую вы бы с радостью забыли, вспомните окончание песни. Согласно эффекту Зейгарник, наш мозг лучше запоминает незавершенные вещи. Поэтому, если вы подумаете о конце песни, она исчезнет сама.

читать дальшеИосиф Бродский
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку... (1970)

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно — возглас счастья.
Только в уборную — и сразу же возвращайся.

О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?

О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.

Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.

Чем дольше капаем, тем больше яма

Морозный день… Зато над головою
В переплетенье сучьев, в черной сетке,
Стекая по стволам, по каждой ветке
Висит лавиной небо голубое.

И верится: вот-вот весна начнется.
И чудистя: она уже явилась.
И ни один сучок не покачнется,
Чтоб небо невзначай не обвалилось